Френдлентой принесло

Мелькали тут вокруг меня некоторое время тому назад... отголоски разных мнений о цивильной и ролевой музыке... и странным образом цепляли меня за живое (почему - не очень понятно, если честно). Ну и вот - в некоторой степени "ответ Чемберлену", видимо для Вселенского равновесия


"Меня можно гарантированно вывести в состояние "держите меня, потому как сама я уже не удержусь" двумя вещами:

1) неуважением и несправедливостью (необязательно по отношению ко мне, кстати),
2) пошлостью.

Первое - про объектное отношение к человеку, а второе - про то фальшивое, которому придаётся статус истинного. Про первое не буду - это долго и не к этой теме, а про второе, в принципе, уже всё сказали Чехов или Набоков, а кроме них все, кого задолбало - но я всё равно добавлю, ибо уже завелась.

Набокова, правда, обвиняли в том, что обличать пошлость - это пошло, но это неубедительно звучит.

Так вот, когда я слушаю большинство певцов, у меня эстетические корчи какие-то: я просто на стенку готова лезть от их пения и, главное, от них самих - не потому что плохо поют, нет... потому что под видом чего-то хорошего и настоящего они пропихивают дешёвку, тухлятину какую-то - и это, типа, искусство, а о вкусах, типа, не спорят. Не, я понимаю, что есть искусство, а есть шоу-бизнес - и это, как говорится, две большие разницы, но самое паршивое-то в том, что шоу-бизнес претендует на место искусства и подменяет собой искусство, а, значит, вытесняет его! Невозможно слушать одновременно голос совести и голос толпы, требующей зрелищ. Нет, я, не говорю, что зрелища - это плохо, но всему своё место и всему свой ранг: тот. кто развлекает - это... шут. Развлечения тоже нужны, и шуты нужны - просто не надо развлечение называть искусством, приятное звукоизвлечение - пением, а вокалистов - артистами и певцами. Потому что то, что вокруг - это приятное звукоизвлечение, это не пение."

А дальше разбор с примерами: la-scandinavia.livejournal.com/120993.html#comm...


Upd. Там по ссылке еще и комментарии интересные О_о (люблю умных людей, да)

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Очипятка недели

случилась в продуктовом магазине сегодня, в районе восьми утра (спит исчо моск, чего вы хотите...)
Иду мимо стойки с разными приправами и краем глаза читаю: "Магги на второе для ленивых голодранцев" О_о
Ни фига ж себе, думаю, маркетинговый ход... и хто ж себя с данной группой идентифицировать-то будет?

Оказалось - "для ленивых голубцов", есстно. не было бы отпуска, сказала бы - "в отпуск", но поскольку отпуск есть, то даже не знаю, чего говорить...

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

..хорошо просыпаться летом в субботу в 12: тишина, человеки все на озера умотали.
ласточки зато чирикают...

---

Крик души

Где! Моя! Гроза!??

---

Честно (с)перто

08.07.2011 в 08:26

Пишет  Roswen:

07.07.2011 в 17:51

Пишет  GizTheGunslinger:

Дори, Нори и Ори
На странице "Хоббита" на facebook появилось первое промо фото гномов. Фото кликабельное.

Ещё раз напомню, кто есть кто: Джед Брофи - Нори, Адам Браун - Ори, Марк Хэдлоу - Дори.

Колоритно, ничего не скажешь. Боюсь даже предположить, что будет дальше... гном с ирокезом? гном в дредах? гном с чубом как у Тараса Бульбы?..

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

еще одна порция прекрасного

---

Красота)

---

Раскопай своих подвалов

"Вокруг света", 93 год.

М. Д. Броксон. "На льду"

Пейзаж почти целиком занимал одну стену комнаты. С грохотом налезали друг на друга льдины серого северного моря, ветер взметал сверкающие фонтаны снега, кричали чайки... Но теплый уединенный дом в Ситке стоял далеко от арктических берегов, и морской пейзаж на стене был всего лишь видеозвуковой проекцией.

Анаган взглянула на часы. Пора. Она прикоснулась к панели управления, и Берингово море исчезло. Вместо него на экране появились ряды внимательных молодых лиц: актовый день в Академии Исследователей. Первый выпускной класс насчитывал только двадцать студентов. Там, в третьем ряду, сидела Накарак, ее правнучка в четвертом колене. Анаган долго ждала этого дня, так долго, что теперь возраст не позволял ей путешествовать. Впрочем, это не имело большого значения. Как отставной советник президента Объединенного Севера она имела определенные привилегии и могла воспользоваться прямой трансляцией.

Анаган погрузилась в воспоминания. Началась ее история много лет назад. «Конечно, тогда я не понимала, что произошло, но я все записала. Записей этих у меня уже нет, но мне и не нужно перечитывать их. Я все помню...»

Семь раз я видела, как ломается лед. А зимой, последовавшей за моей седьмой осенью, появился чужак. Охота до этого была хорошей: на мясной полке лежало много туш тюленей и моржей, много лис попалось в наши ловушки. Женщины занимались тем, что не переставая чистили и размягчали шкуры.

В нашем зимнем поселении стояло четыре дома. В одном из домов, сложенном из камня и глины, жили Мама, Отец, Мама отца и я.

Минула середина зимы, близилась весна. Солнце стало появляться в полдень, задерживаясь над горизонтом чуть дольше прежнего. Один из мужчин заметил на льдине рано поднявшегося белого медведя. Отощавший, со свалявшимся после долгой спячки мехом медведь, шатаясь, бродил в окрестностях поселения. Все наши четыре охотника, их взрослые сыновья и собаки вышли на лед, чтобы убить его. Однако медведь оказался не таким уж сонным, как они думали. Отец мог бы застрелить его, не подходя близко, но вдруг почувствовал под снегом участок тонкого льда, шагнул назад и поскользнулся. Винтовка вырвалась у него из рук и, пробив лед, утонула. Отец долго стоял на коленях, глядя в полынью — единственная винтовка в поселении — и теперь опять ее не стало. Он выменял ее на много лисьих шкур у охотника, живущего дальше к югу, который торговал с белыми людьми. Остальные мужчины молча смотрели в сторону, чтобы не смущать Отца. Он рассмеялся.
— Похоже, кто-то желает, чтобы мы охотились по-старому.

И они пошли на медведя с одними только гарпунами с костяными наконечниками. Медведь убил троих охотников и восемь собак.

Отец и оставшиеся подростки притащили тушу в поселение, где ее поделили между семьями. Здесь же похоронили мужчин. Сын того охотника, который первый бросился на медведя, получил отборные куски мяса.

Поскольку теперь Отец остался единственным великим охотником, ему приходилось ходить на тюленей, чтобы кормить всех остальных. Подростки тоже ходили на охоту, но приносили мало. Отец же всегда возвращался с хорошей добычей. Мама относила куски другим семьям, а оставшееся мясо складывала на мясную полку.

Но что-то темное и плохое мешало нам в конце той зимы. Может быть, духи мертвых бродили вокруг и распугивали зверя. А может, Женщина-Подо-Льдом хотела, чтобы ей расчесали волосы, но никто не приходил к ней, и она портила нам охоту. Кто знает? Каждый раз Отцу приходилось уезжать за тюленями все дальше и дальше.

Однажды ночью, когда стало совсем темно и мерцали только Северные Огни, он вернулся, сидя на полозьях за нартами. Левая нога его была привязана к древку гарпуна.

Он не стал рассказывать, что случилось — трещина во льду или собачья свара, в результате которой перепутались ремни и его протащило за нартами,— и Мама не стала спрашивать. Она сняла с него унты и верхнюю одежду. Тут я увидела, что из кожи на ноге торчат красно-белые обломки кости. Мама отнесла мясо в другие дома, потом вернулась готовить пищу.

Отец лежал молча и ничего не ел. Мать отца раскачивалась и пела. Уже очень старая женщина, она довольно часто забывалась и думала, что снова стала молодой и красивой. Однако огонь ее лампы все еще горел, и она очень хорошо сжевывала жир со звериных шкур: беззубые десны не могли наделать в них дыр.

Теперь, когда в поселении не осталось великого охотника, другие семьи решили, что им следует навестить друзей и родственников. До ближайшего поселка по хорошей погоде было три дня пути. Мама, однако, решила остаться с Отцом и посмотреть, сумеет ли она его выходить, чтобы он смог перенести дорогу. Отец весь горел и бредил. Мама не могла отнести его в нарты, а сам он не вставал и не понимал, зачем это надо.

Поэтому мы остались: Мама, Отец, Бабушка и я. Уехавшие семьи оставили нам мяса, взяв лишь столько, сколько им было нужно с собаками в дорогу и для подарков хозяевам домов, где они собирались остановиться.

В ту ночь мы стояли снаружи и смотрели, как шипят и извиваются Северные Огни. Бабушка сказала, что это предвещает чью-то смерть. Действительно, с тех пор как Отец вернулся домой со сломанной ногой, Огни горели ярче и шипели сильнее обычного. Я посвистела, ожидая, что они ответят мне, но Огни не замечали меня.

В эту ночь появился чужак. Мы все еще стояли снаружи, глядя на Огни и слушая, как бредит в лихорадке Отец, когда я увидела далеко на морском льду темный силуэт. Огни сияли достаточно ярко, отчего застывшие сугробы и ледяные скалы светились белизной, да и звезды, где их не затмевали Огни, сверкали густыми россыпями. Незнакомец двигался так неуклюже, что я чуть не приняла его за медведя, но когда он приблизился, увидела, что его шатает из стороны в сторону и ростом он выше обычного человека.

— Молодая заметила, что приближается кто-то чужой,— сказала я Маме. Она продолжала наблюдать, не выходя ему навстречу, поскольку это должен делать мужчина, хозяин дома, но она могла подождать, когда тот подойдет, и поприветствовать его.
— Хорошо, когда в доме к приходу гостя есть пища,— сказала она, вздыхая.

Бабушка пробормотала что-то и вернулась в дом. Я осталась с Мамой.

Чужак заметил нас, взмахнул руками и свернул в нашу сторону. Добравшись до берега, он упал на колени, но мы продолжали ждать. Если помощь ему не требуется, мы могли бы оскорбить его своим участием: перед нами был взрослый человек. Через какое-то время он поднялся и подошел ближе.

— Зайди, будь нашим гостем,— сказала Мама, словно он просто остановился во время прогулки. Чужак издал странный звук, и Мама впустила его в дом.
— Муж, — сказала она Отцу,— кто-то не хотел бы тебя беспокоить, но, похоже, к нам через лед пришел гость.
Отец застонал.
— Анаган, — сказала Мама,— сходи принеси с полки мясо.— Повернувшись к чужаку, она добавила: — У меня, конечно, нет ничего, что я могла бы предложить тебе, кроме еды, которую отвергли собаки, потому что мой муж не великий охотник. Мне стыдно предлагать гостю такое угощение. Может быть, тебя лучше встретят где-нибудь в другом месте.— Тем самым она хотела сказать мне, чтобы я принесла самый лучший кусок.

Я вышла под звезды, добралась до мясной полки и вернулась с тюленьей печенью. За все это время чужак не произнес ни слова. Мама и Бабушка попробовали снять с него унты, но он отодвинулся в сторону. Я наблюдала за ним, когда он не смотрел в мою сторону. Потом подобралась поближе и потрогала его одежду: она оказалась гладкой, холодной, совсем не похожей на мех и, как мне представлялось, недостаточно толстой. Должно быть, он замерзал. И сильно похудел. Я никогда не видела таких высоких и худых живых людей. Лицо его закрывала пленка, похожая на пузырь из кишки, только более прозрачная — почти как лед. Через пленку я видела его голубую, шершавую кожу и очень большие желтые глаза. Ничего другого я разглядеть не смогла, потому что остальные части его тела скрывались тесной одеждой, сверкающей словно изморозь. Когда-то он, должно быть, отморозил руки, так как пальцев на них не хватало: на каждой руке, кроме большого, осталось только по два. Видимо, это случилось давно, и его женщина сшила ему перчатки с тремя пальцами.

Чужак молчал. С собой у него был ящик размером со шкатулку для шитья, и он что-то делал с ним своими покалеченными руками. Ящик шипел, как Северные Огни, и я решила, что подглядывать неприлично.

Мама нарезала печень на плоском камне острым кремневым ножом, правда, не таким острым, как металлические ножи, которые нам доводилось видеть. Отец обещал достать ей такой на следующий год, потому что в этом году винтовка была нужнее.

Будучи очень вежливой, Мама изобразила смущение и сказала:
— Я сожалею, что, кроме этого куска отбросов, на мясной полке ничего больше не оказалось. Может быть, моя глупая дочь нашла его среди того, что оставили собаки?

Чужак опять ничего не ответил, хотя теперь ему следовало похвалить мясо. Этого требовала вежливость. Он посмотрел по очереди на лежак с набросанными на него шкурками, на каменные светильники, гарпун Отца с костяным наконечником, кремневый нож Мамы, потом, издав какой-то низкий звук, крепко сжал изуродованные руки и уставился в потолок.

Мама поднесла ему кусок тюленьей печени. Мясо уже начало оттаивать, и с него капал сок. У меня у самой рот наполнился слюной. В первый момент я подумала, что гость не голоден: он издал еще один низкий звук и отшатнулся. Потом успокоился, взял мясо и долго его разглядывал.

Мама ждала. Гость убрал пленку, закрывавшую его лицо, откусил кусочек — зубы у него были маленькие и острые, как у нерпы,— и снова вернул пленку на место. Какое-то время он просто сидел и дрожал; по подбородку у него стекала кровь, и от одного только этого я почувствовала себя голодной. Наконец он взял свой кусок печени и съел целиком.

Теперь и мы могли поесть. Даже Отец на время вернулся из бредового забытья. Он попробовал завести с чужаком разговор, серьезный мужской разговор об охоте, о собаках, о погоде, но тот только рычал и мычал, словно зверь. Мне пришлось еще несколько раз сбегать к мясной полке, и, когда мы наелись досыта, Отец спросил гостя, не хочет ли тот на ночь его жену, раз уж он путешествует без женщины. Чужак ничего не ответил. Возможно, он был глухонемой: даже в положении Мама оставалась очень красивой.

После он занял боковую скамью в холодном углу, в стороне от нашего лежака. Ночью мы слышали, как его тошнило снаружи. Должно быть, он голодал слишком долго, а наелся слишком быстро. Такое с каждым может случиться, и мы снова уснули.

Еще через несколько дней от ноги Отца пошел плохой запах. Он не понимал, где находится, и бредил. Чужак наконец решился посмотреть, что он может сделать, и даже снял перчатки.

Какие же у него были руки! Он не просто отморозил их: кожа его стала синей и покрылась чешуйками, между которыми росли золотистые волоски. Я никогда не слышала, что холод может сделать такое.
Чужак откинул накрывавшую Отца шкуру, взглянул на его ногу и зашипел. Потом покопался в своей сумке и достал оттуда маленький пузырек. Когда он полил жидкостью из пузырька ногу Отца, жидкость закипела, а Отец закричал. Пошел пар. Чужак тут же схватил горшок с водой и облил ногу. Парить перестало. Он сделал шаг назад и снова посмотрел на свои изуродованные руки. Вместо ногтей у него росли черные когти. Чужак задвинул на место прозрачную пленку перед лицом, надел перчатки и вышел из дома.

Мне не следовало ходить за ним. Я понимала, что он хочет побыть в одиночестве, но я была маленькой и до неприличия любопытной.

Он обошел все поселение, заглянув в три оставленных дома, остановился у почти пустой мясной полки, задержался, изучая нарты Отца (у него были хорошие нарты с костяными полозьями), потом долго стоял и смотрел на наших собак. Собаки лаяли и бросались в его сторону, но, будучи на привязи, не могли причинить ему вреда. Чужак, однако, на всякий случай отошел подальше. Я решила, что он никогда не имел дела с упряжкой. Мы держали хороших собак.

У холма с наваленными сверху камнями, где мы хоронили наших мертвых, он снова задержался, долго вглядываясь в ледяные просторы. Может быть, он разговаривал с предками? С нами он не заговорил ни разу. Свой ящик он взял с собой и теперь опять принялся что-то с ним делать. В небе плясали Огни, и ящик откликался на их движение треском. Потом чужак поставил ящик, сел в снег и, сгорбившись, уронил голову на колени. Через какое-то время я испугалась, что он может замерзнуть, подошла к нему и сказала:
— Кто-то сидит в холодном снегу, когда рядом теплый дом.

Он посмотрел на меня, и в полутьме его желтые глаза стали зелеными. Потом он моргнул. Я протянула ему руку и отвела обратно в дом. Временами он бывал забывчив, как Бабушка.

Потом началась метель. Даже если бы Отец был здоров, он не рискнул бы идти в такую погоду на охоту. Ветер играл на пустой мясной полке печальную музыку. Однажды Мама едва не потерялась, разыскивая ее, хотя от двери полку отделяло всего несколько шагов: снаружи все превратилось в свистящий задувающий белый вихрь. Собаки спали, свернувшись под снегом, а мы прятались в доме, рассказывали сказки и наблюдали, как исчезают наши запасы пищи.

Все, кроме чужака. Ему нечего было рассказывать. Время от времени он трогал синим чешуйчатым пальцем каменную лампу или опять принимался за свой бесполезный ящик, но по большей части просто сидел в углу, раскачиваясь вперед-назад, как Бабушка.

Потом мы начали петь, чтобы унять тупую боль в животах. Больше делать ничего не оставалось. Отец уже не понимал, что его напарник, певший вторым голосом, мертв, убит медведем, и поэтому он сначала пел свою часть, а потом его, голосом мертвого. Я выглянула наружу, чтобы удостовериться, что из желания присоединиться к нам этот охотник не сбросил свою груду замерзших камней. Но в ночи только свистел ветер.

Чужак слушал, а когда Отец закончил петь, тоже принялся издавать какие-то звуки. Может быть, у него такие песни, хотя больше всего это напоминало скрип льда, готового вот-вот дать трещину.

Бабушка, в свою очередь, спела печальную песню.

Иногда она вспоминала, как она стара, и начинала грустить.

Ай-яа-а-а, ай-яа-а-а, женщина когда-то была молода.
Ай-яа-а-а, ай-яа-а-а, у женщины когда-то была красота.
Великие охотники дрались из-за нее когда-то,
И радостно когда-то было с ней мужчинам.
Ай-яа-а-а, ай-яа-а-а, женщина когда-то могла путешествовать.
Ай-яа-а-а, ай-яа-а-а, женщина когда-то была молода, ай-яа.

От холода и голода Отцу стало хуже. Он сражался с чем-то, что видел только он. Я не знаю, как он смог подняться и, шатаясь, пройти по дому, но он сшиб мамину и бабушкину лампы. Мама закричала, сбила расползающееся пламя руками, потом уложила Отца обратно. Мы продолжали сидеть в темноте.

Разжигать огонь — задача долгая и трудная. Мама вздохнула и принялась за дело, но в этот момент вспыхнул огонь в том углу, где сидел чужак. Он подождал, пока Мама наполнит лампу и приладит фитиль, потом прикоснулся своим огнем ко мху. Мох тут же вспыхнул.
Я захотела, чтобы он сделал это снова, и попросила его. Чужак, видимо, понял, потому что несколько раз зажег огонь из ничего, потом, устав, наверно, от этой детской забавы, убрал его в свою сумку. Все-таки он на что-то годился: он не мог охотиться, петь или говорить, но мог зажигать огонь.

Когда сила метели достигла самого пика, пришло мамино время. Я понимала, что должен родиться ребенок, но мы не знали, когда. Отец помочь ничем не мог, чужак ничего не знал, поэтому помогать выпало мне и Бабушке. Я, конечно, уже видела роды. Только годом раньше, зимой родился мой маленький брат. Он прожил десять дней. На этот раз Мама родила легко, Бабушка вспомнила, что еще нужно делать, и вскоре родившаяся девочка уже пыталась сосать грудь.

Молока у мамы было мало: она голодала слишком долго. Имя ребенка она нам не сказала, и я понимала, что это может означать.

Когда метель утихла, Бабушка поднялась с лежака, надела унты, штаны, парку и сказала:
— Кто-то хочет пойти погулять.
— Я пойду с тобой, Бабушка.— Я испугалась за нее.
— Что ж, я настолько стара, что не могу пойти одна? — В голосе ее слышалась строгость, но глаза оставались добрыми. Она потрепала меня по щеке, хотя я и поступила невежливо. Мне следовало промолчать. Мама, всегда отличавшаяся хорошими манерами, делала вид, что ничего особенного не происходит, и продолжала нянчить ребенка. Разве мать ее мужа не может выйти на улицу, если ей так захотелось? Когда Бабушка пошла к выходу, чужак тронул ее за плечо, словно пытался остановить. Но она оттолкнула его, и я схватила чужака за руку, чтобы он не пошел за ней. Он сжал ладони с изуродованными пальцами. Он тоже все понимал.

На следующий день мы вышли на улицу и нашли Бабушку. Похоронили ее на холме под грудой камней, потом оплакивали положенный срок. За это время никто из нас никуда не выходил и даже не снимал одежду. Отец тоже умер. Мама с чужаком отнесли его к другим мертвым, и мы снова принялись скорбеть.

Все мы тощали, но чужак, я заметила, становился тоньше быстрее нас, губы его потрескались и кровоточили. У Мамы кончилось молоко. Она решила, что нужно убить и съесть одну собаку. Собаки тоже голодали, и мяса на них было мало, а то, что было, не доставило нам радости. Собаки наши — хорошая выдрессированная упряжка, и если бы мы съели их всех, у нас не осталось бы никакой надежды. Как мы пойдем через лед? Поэтому мы выжидали до следующей собаки как можно дольше. Что-то могло случиться, и у нас осталась бы, по крайней мере, часть упряжки.

Начиналась новая метель. Даже если бы люди из ближайшего поселка попытались послать нам помощь, они не смогли бы до нас добраться.

Маленькая сестра сначала плакала, потом стала только всхлипывать. Вскоре Мама подозвала меня.
— У меня пропало все молоко. Она голодает. Будет жестоко заставлять ее страдать. Ты тоже голодаешь.

У нас сохранилось несколько ремней из тюленьей кожи, которые мы решили съесть в крайнем случае. Я помогла ей выбрать один и задушить маленькую сестру, потому что Мама сильно ослабла. Когда пришла моя очередь, я сказала:
— Жизнь для меня пока еще легче, чем смерть, Мама. Я попробую побороться за себя.

Мама разрешила мне жить, хотя она была заботливой матерью и не хотела видеть, как умирают от голода ее дети.

Я решила ехать за помощью. Чужак совсем заболел и ничем помочь нам не мог. Можно было ожидать, что он вот-вот уйдет на лед. Мама ослабела настолько, что почти уже не двигалась. У нас оставалось четыре собаки, поэтому я убила одну на еду и запрягла остальных. Трех собак мало, чтобы тянуть обычные нарты, но я тогда была ребенком и сильно отощала. Кроме того, я могла бежать почти весь путь.

Чужак увидел, что я гружу нарты, и жестами дал понять, что хочет узнать, куда я собираюсь. К тому времени мы уже немного научились разговаривать жестами. Я указала на Маму и на себя, пошевелила пальцами, показывая «много других людей», потом махнула рукой в сторону ближайшего поселка. И жестами показала, как будто ем. Чужак предложил отправиться со мной.

Помощи от него вряд ли стоило ждать, но так оставалось больше собачьего мяса для Мамы. Единственное, в чем чужак мог бы помочь, это поставить нарты обратно на полозья, если бы они вдруг перевернулись в снежном заносе, потому что он был выше меня. Я разрешила ему ехать со мной, и он взял свой ящик.

Сначала он шел за нартами. Собаки, хотя им и досталась часть мяса убитой товарки, ослабели и бежали медленно. Вскоре чужак тоже устал и лег на нарты поверх спальных шкур. Весил он к тому времени очень мало, может быть, чуть больше, чем я, и, когда я бежала позади, помогая упряжке переваливать через трудные места, лишний груз не сильно замедлял собак.

Перед наступлением ночи я попыталась построить снежную хижину. Я не очень умело вырезала блоки (это мужская работа, хотя я видела, как это делается), и поэтому мне так и не удалось сделать купол. Но по крайней мере стены защищали нас от ветра.

На следующий день мне пришлось помочь чужаку влезть на нарты. Перед этим он попытался запрячь собак, но сквозь его перчатки сочилась, пачкая снег, кровь. Собаки сорвались и принялись лизать окровавленный снег, потом завыли.

Конечно, у нас не было с собой еды. Но я взяла Бабушкину лампу, где осталось немного жира. Мы растапливали лед и пили воду, чтобы заполнить животы. Но чужак все равно ослаб очень сильно.

Позже днем первая собака упала, и две оставшиеся тащили ее, пока она не умерла. Я положила ее тощее тело на нарты. Когда мы остановились, я отрезала окорока для нас, а остальное скормила собакам. Чужак от мяса отказался; на следующий день он едва смог доползти до нарт.

Накормленные собаки побежали быстрее, и мне стало гораздо веселее. Солнце в полдень теперь блестело на снегу дольше. Может быть, думалось мне, мы все-таки сумеем добраться до ближайшего поселка. Еще одна ночь в пути, и у нас будет и пища, и тепло. Мы увидим людей. И, если успеем, сможем послать кого-то в помощь Маме.

Я научилась строить снежные хижины. Во вторую ночь моя крыша не провалилась. Я зажгла лампу — теперь мою женскую лампу,— и в хижине стало тепло. В ту ночь я спала хорошо.

Я спала так хорошо, что даже не слышала, как чужак поднялся посреди ночи. Когда я проснулась, его ящик лежал на спальной шкуре, и я испугалась за чужака.

Следы вели не к нартам, а в сторону льда. Когда я нашла его, он сидел, сжав изуродованные руки и склонив голову к коленям, уже совсем остывший. Кровь, стекавшая по подбородку, замерзла, а кожа из голубой превратилась в серую. Видимо, поняв, что он обуза, чужак ушел, избрав достойный путь.

Похоронить его было негде, и я оттащила чужака обратно к хижине. Ящик его я положила в нарты — он оставил его мне — и тронулась в путь.

С собаками я управляюсь не очень хорошо. Когда они перевернули почти незагруженные нарты, ящик отлетел куда-то в снег, и я не смогла его найти. А когда я отвязала собак, они вдруг с лаем убежали обратно в ту сторону, откуда мы двигались.

Пришлось идти пешком. Оставалось недалеко. Я чувствовала, что выживу, и чуть позже под сиянием Северных Огней добралась до поселка, ненамного опередив новую десятидневную метель.

Когда небо расчистилось, люди отправились на помощь Маме, но к тому времени она уже умерла. По пути они ночевали в моей снежной хижине. Я не говорила им про чужака, поскольку у него не было имени. В хижине они нашли только кровь да несколько кусков кожи и обломков костей странной формы. Чуть дальше люди наткнулись на моих четверых собак с раздутыми, словно от отравы, животами.

Они не рассказывали мне, что нашли дома, но я слышала, как люди перешептываются: вместе с Мамой они нашли тело ребенка и тело Отца со следами человеческих зубов. В страшные голодные времена такое случается, но люди предпочитают об этом не говорить.

А я осталась в поселке, сиротой. Я носила выброшенную одежду и ела остатки, но никто не жалел меня. Они знали, что если мне придется тяжело, пока мне мало лет, я научусь выходить из любого трудного положения, как бы жизнь ни поступала со мной. Я выжила. Я не мерзла и не голодала.

На следующий год белые торговцы основали в поселке факторию. В ту зиму я начала кашлять. Белые люди сказали, что это «туберкулез». В поселке так кашляли несколько человек. Меня отправили в больницу дальше на юг, где миссионеры организовали еще и школу для больных детей. В школе я узнала про других людей, про белых людей и всех остальных, что не говорят на инуите, даже про людей, которые живут там, где не бывает снега. Я научилась читать и писать, и мой мир стал шире, но я никогда не читала про кого-нибудь, похожего на нашего чужака...

Анаган сидела, склонясь над желтыми разлинованными листками бумаги, на уроке в миссионерской школе. Ее косы падали на парту. Она закончила писать и отнесла листки учительнице.

— Вот, сестра. Вы просили нас написать сочинение о том, как было дома.

Сестра улыбнулась своей лучшей ученице и начала читать. Закончив, она нахмурилась и поставила на листе жирную красную букву D.
— Анаган, подойди сюда!
Анаган снова прошла к столу учительницы и присела в реверансе.
— Да, сестра?
— Тебе должно быть стыдно, Анаган. Такая маленькая девочка и написала столько неправды. Напиши другое сочинение. Про что-нибудь, что действительно было.— И она отдала ей исписанные листки.

Анаган аккуратно сложила их в стол, кашлянула и склонилась над новым листком бумаги. Она знала, что спорить невежливо. Но первое сочинение сохранила на долгие годы.

Если бы не туберкулез, Анаган не оставили бы в этой школе, но она была слишком слаба, чтобы вернуться в поселок. А еще через несколько лет все жители поселка умерли во время эпидемии оспы. Анаган, оставшись на юге, продолжала учиться.

В конце концов она начала понимать, кем, возможно, был ее чужак, но она никогда никому об этом не рассказывала, а сочинение спрятала в надежное место.

Прошли годы.

Когда речь закончится, выпускникам раздадут дипломы, и на этом торжественная церемония завершится. Накарак сидела среди своих однокурсников, вглядываясь в звездный фон, похожий на расписной занавес,— на самом деле перед ней было огромное панорамное окно, за которым под маленьким прозрачным куполом стоял монумент в честь первой высадки человека на Луне... О чем там только что сказал выступающий?..

— Хотя мы еще не повстречали ни одной инопланетной расы и у нас нет никаких доказательств, что это случится в ближайшее время, мы тем не менее подготовили наших первых специалистов по ксенологии.— Он сделал паузу для большего эффекта.

«Да,— подумала Накарак,— и я одна из них, хотя иногда меня одолевают сомнения, не лучше ли было посвятить себя планетологии или космонавигации».

— Сегодня среди выпускников,— продолжил выступающий,— я вижу праправнучку женщины, которая более, чем кто другой, сделала возможным создание Академии Исследователей. Значительная часть наших фондов в начале строительства поступала от Объединенного Севера, и это опять же благодаря советнице президента Анаган. Другие государства, чтобы не отставать, тоже приняли участие, но, возможно,— тут он усмехнулся,— потому, что Север отказывался продавать нефть тем, кто не участвует в создании Академии Исследователей. «Знаменательно,— говорила Анаган,— что именно Арктика, которую когда-то называли Последним Неосвоенным Рубежом, поддержала исследования настоящих неосвоенных рубежей — космоса».— Он снова умолк, и аудитория зааплодировала.— Мы надеялись, что Анаган сможет прибыть сегодня к нам, но состояние здоровья не позволило ей присутствовать здесь лично. Однако она передала кое-что для своей праправнучки. Накарак, подойди, пожалуйста, сюда.

Накарак почувствовала, что краснеет. Она едва знала Анаган: с годами старая женщина стала слишком слаба, чтобы путешествовать, а сама Накарак последние пять лет почти целиком провела на Луне. Легкой походкой, характерной для одной шестой земной силы тяжести, она вышла к трибуне, пожала руку выступающего и приняла от него диплом и запечатанный конверт. Вернувшись на свое место, она вскрыла его и обнаружила внутри желтые разлинованные листочки, исписанные детскими каракулями. Края бумаги крошились от старости, а чернила уже стали коричневыми.

«Она прочтет их при первой же возможности,— Анаган не сомневалась.— И будет счастлива, что посвятила себя ксенологии».

Этого было вполне достаточно. Ее плоть и кровь полетит к звездам. Сама она всегда опаздывала: когда человек впервые ступил на Луну, ей исполнилось уже шестьдесят девять; восемьдесят два — когда открыли средство против старения; восемьдесят пять — когда Аляска и Сибирь образовали Объединенный Север...

Церемония закончилась. Выпускники направились принимать поздравления и получать направления на работу. Анаган вернула на экран прежнее изображение. В сером северном море все еще дрейфовали льдины, выплескивалось на берег ледяное крошево, сверкал снег. Есть вещи, которые никогда не меняются.

«Из Каменного Века в Век Космический за одну жизнь... Когда появился чужак, мы не имели письменности, не умели обрабатывать металл. Накарак, дитя, что принесешь домой со звезд ты?»

Этого Анаган уже не узнает. В сгущающихся сумерках она продолжала смотреть на льды, потом, раскачиваясь в кресле, запела:
Ай-яа-а-а, ай-яа-а-а, женщина когда-то могла путешествовать.

Ай-яа-а-а, ай-яа-а-а, женщина когда-то была молода.

В сотнях миль к северу по-прежнему продолжали тереться друг о друга льдины. Она никогда туда не дойдет. Она закончит свой путь здесь. Но Накарак пройдет по земле других миров. Да и сама Анаган прожила в целом интересную жизнь. И этого достаточно. Ей действительно не о чем сожалеть.

Когда ее обнаружили, обращенное к экрану с ледовым пейзажем застывшее лицо все еще хранило улыбку.

Перевел с английского А. Корженевский

---

"Перечитывал жж, много думал"

Иметь богатый внутренний мир - это одно, уметь его показать собеседнику, да еще так, чтобы тот понял и проникся - совсем другое.

Суметь же показать свой богатый внутренний мир в условиях, когда окружение настроено агрессивно - это вообще третье, и сдается мне, что даже из тех, кто умеет п.№2, не каждая птица способна прокачать данный скилл.

Банальность, ага. Но тем более печально искушение приравнять наличие либо отсутствие п.№2 и 3 к наличию либо отсутствию п.№1.

---

Пиар.

Поскольку на волне просмотра сериала многие увлеклись, то вот, пиарю и всячески рекомендую.

Анна (один из соавторов "Большой Игры" по ГарриПоттеру) пишет теперь на тему Мартина. Много, обстоятельно и интересно.

Часть 1. Мартин: заметки на игровом поле.
anna-y.livejournal.com/711111.html#cutid1

Часть 2. Мартин: заметки на полях. Пролог.
anna-y.livejournal.com/711710.html#cutid1

Часть 3. Мартин: заметки на игровом поле. Глава первая. Бран.
anna-y.livejournal.com/712852.html#cutid1

Продолжение будет.

Upd. Продолжение есть, кстати, смотреть по тэгу "заметки к Мартину".

И еще вот тут собраны ранние записи автора на ту же тему: anna-y.livejournal.com/?skip=10&tag=%D0%9C%D0%B...

запись создана: 24.02.2010 в 03:30

@темы: на почитать

---

---

а это - чтобы развеяться)))

"...обсуждали со старыми друзьями всю эту ситуацию, и дядечка, многоопытный работник лесного хозяйства, да и вообще лесник по жизни, эдак обрисовывал перспективы потребителей соли, которые на днях тут эту самую соль мешками скупали: мол, она же впитывает влагу и потому и называется каменной, что через полгода она и превратится в камень, каковым и была когда-то. Но этот камень можно еще раздолбать молотком. А вот через год она уже превратится в так называемый лизунец. Который побеждать уже можно разве перфоратором. А при отсутствии такового на хозяйстве, либо слабосильности юзернейма - оный мешок можно будет разве только облизывать со всех сторон. Ну вот Гугл подсказывает: плотность лизунцов приближается к монокристаллу, они являются водостойкими и не распадаются под воздействием неблагоприятных погодных условий, сохраняя свою первоначальную форму. То есть существенный предмет! Годный на случай атомной войны. А одновременно и полезный, в хозяйстве пригодится: "стимулирует пищеварение и усвоение организмом животного питательных веществ. Недостаток соли... вызывает потерю аппетита, веса, снижение удоев, а также влечет за собой осложнения при воспроизводстве потомства, уменьшение прироста поголовья". Технология использования опять же давно отработана: "Лизунец нужно положить в кормушку или подвесить не выше уровня человеческого плеча, животные сами потребляют необходимое количество соли".
Так что в общем-то - не пропадет закупка И лично я - за вариант подвесить. Ну например на балконе: удобно, че. Подошел, полизал - и с воспроизводством потомства все у тебя гарантированно."

Отсюда: utro-vecher.livejournal.com/1281756.html

---

а вот это, ребята - пздц как он есть

давно здесь за психологию ничего не было

Сильная детская травма приводит к тому, что Я распадается на несколько частей. Автор выделяет три основные - Раненое Я, Критикующее Я и Наблюдающее/Сострадающее Я (последнее - не знаю, насколько точно подобрала аналогии к Observing, Compassionate Self). Путем такого расщепления психика пытается справиться с пережитым травмирующим опытом.

Раненое Я содержит в себе всю боль, стыд и отчаянье, а также верования насчет себя ("я никчемный", "я не заслуживаю любви"), которые возникли в результате травмы. Как правило, это Я - того возраста, в котором случилась травма. Как правило, это Я живет в глубоком подполье и на поверхность выходит редко. Не смотря на то, что эта часть обитает в подполье и не всегда даже осознаваема, она оказывает огромное влияние на нашу жизнь и поступки. Эта реактивный, очень запуганный ребенок, который живет в состоянии отчаянья, и который изголодался по любви и теплу, а также носит в себе непосильную и невыносимую ношу "знаний" о том, какой он плохой, мерзкий, отвратительный, грязный и во всем виноватый сам. Насколько жизненно необходима ему любовь, настолько же глубоко он уверен, что у него нет никакой надежды ее получить.

Критикующее Я выполняет функции контроля и защиты. С одной стороны, оно стремится контролировать мир и окружающих, чтобы травма больше не повторилась. С другой стороны, оно контролирует самого человека, а особенно его Раненое Я, которое может в любой момент вырваться наружу. Критикующее Я воспринимает Раненое Я как большую проблему, как капризного, надоедливого, отнимающего время ребенка. Который, ко всему прочему, и виноват в "том, что с нами случилось тогда". Часто воспоминания и само осознание травмы вытеснено полностью.

Критикующее Я - это то Я, которое травмированный человек знает лучше всего, потому что остальные отщепленные состояния (Раненое и Наблюдающее) пребывают в неосознанном или полусознательном состоянии. Попытки Критикующего Я решить проблему путем изгнания или попыток уничтожения Раненого Я - какими бы мужественными они бы не были - приводят к плачевным результатам, от которых становится еще хуже.

В этом плане очень показательны интернетные дискуссии о насилии - от изнасилования до насилия в отношении детей. Вся группа товарищей "ой подумаешь фигня какая!", "жертвы сами виноваты!" и тому подобное - они как раз их тех, кому помощь нужна больше всего.

Наблюдающее Я - это мудрая, любящая часть нас, которая может видеть все отщепленные состояния Я, учитывать их интересы, а, самое главное - проявлять в отношении Раненого Я так необходимую ему поддержку. Именно потому, что это Я способно видеть Раненое Я и вообще всю посттравматичесую обстановку в психике, оно и вытеснено в полубессознательное или бессознательное состояние. Раненое Я часто содержит в себе столько стыда и боли, что встретиться с ними, особенно, в одиночку - задача непосильная.

Привет всем, кто в одиночку или по книжкам пытается себя вылечить - свои внутренние защиты вы не пройдете. Потому что психика не дура, ей помирать совершенно не хочется.

Основные характеристики этих трех состояний Я:
Раненое: запуганное, переполненное стыдом и отчаяньем, реактивное
Критикующее: критикующее, жестокое, отвергающее, контролирующее
Наблюдающее: уважающее, мягкое, внимательное, мудрое

Интеграция этих трех состояний - присоединение отщепленных частей - возможно, когда Наблюдающее Я занимает свою позицию "над" остальными состояниями, Раненое Я имеет возможность освободиться от стыда и страха, а Критикующее Я отпускает свой контроль. Последнее - дело тяжкое, близкое к невозможности. Хотя, в общем-то, все задачи, необходимые для интеграции, не из простых.

Первый шаг - это осознание своих частей, второй шаг - это присвоение их себе, третий - это интеграция.

Кроме того, это процесс не линейный, а цикличный - идущий витками вверх.

Первый шаг - это обретение осознанности и понимания своих отщепленных частей. Как правило, травмированный человек живет по большей части в своем Критикующем Я. Это постоянное запинывание себя и других, самообвинения, самоунижение и соответствующее отношение к остальным. Ребенок не понимает всех обстоятельств, по которым и при которых случилось травмирующее событие, поэтому обвиняет во всем в первую очередь себя. Не смотря на то, что жить в таком состоянии очень тяжело, отказаться от самообвинений и ослабить контроль - одна из самых сложных частей процесса.

Выманить наружу Раненое Я тоже непросто. Она что-то вроде Ньют из Чужих - живет по подвалам, в постоянном страхе, не выходит на поверхность. В процессе терапии, оно может ненадолго появляться и тут же исчезать. Эта часть нас давно потеряла надежду. Но она по-прежнему отчаянно хочет любви и приятия. В обстановке доверия и безопасности она может решиться выбраться и немного пообщаться. Это еще один важный момент в очной психотерапии. Не только разговоры сами по себе, но и безопасное, доверительное психологическое пространство оказывает сильный исцеляющий эффект. Часто - сильнее всяких разговоров.

Тут я бы добавила, что друзья и близкие, какими бы хорошими и поддерживающими они ни были, вряд ли способны справиться с этой задачей. Хотя бы потому, что они обычные люди, с своими собственными тараканами.

Наблюдающее Я - это нечто, что надо или развить или вывести из коматозного состояния. Это умение наблюдать за собой, осознавать происходящее внутри. Очень часто травмированных людей отличает нечувствительность к своим эмоциям и состояниям своего тела.

Требуется научиться не только осознавать разные части своего Я, но и наблюдать за их взаимоотношениями.

Второй шаг - это присвоение себе отщепленных частей.

Мое Раненое Я - это Я. Да, то ужасное событие действительно со мной случилось.

Это выводит на поверхность всю боль, весь ужас и стыд, которые носит в себе Раненое Я. Этого может оказаться столько, что кажется - оно все нас убьет.

Как только Раненое Я выходит из тени на сцену, Критикующее Я может броситься спасать ситуацию: запинать, застыдить Раненое Я обратно в подвал и напасть на Наблюдающее Я. Эта борьба - часть процесса исцеления.

Присвоение себе Наблюдающего Я - это вступить в его роль. По ощущениям это может напоминать работу в спортзале над темы мышцами, которые никогда раньше толком не использовались. Задача Наблюдающего Я не только в том, чтобы видеть происходящее, но и проявлять к себе достаточно сострадания, терпения и понимания, что вызывает в Критикующем Я протест. Оно воспринимает заботу о себе как слабость или как эгоизм. Особенно, когда дело доходит до осознания, насколько сильно и жизненно необходима нам любовь, сострадание и помощь.

Поскольку Раненое Я уже давно потеряло надежду в то, что нас можно любить и принимать, оно с большим недоверием отнесется к попыткам дать ему любовь и понимание. Для него это будет восприниматься как западня или насмешка, что может вызвать его желание снова спрятаться.

Задача наблюдающего Я также состоит в том, чтобы дать Раненому Я достаточно поддержки.

Присвоение себе Контролирующего Я начинается с понимания, зачем оно нам так нужно и почему мы считаем, что заслуживаем такого жестокого обращения с собой. Зачем нам нужны самообвинения и самоистязание. Они на самом деле существуют для того, чтобы оградить нас от повторения той боли, которая была в прошлом.

Тут автор статьи очень напирает на веру в Бога, так что по остальным методам ничего существенного.

Признать, что Критикующее Я - это тоже я, это еще и признать, где мы плохо обращались с другими людьми, а не только с собой.

Мне лично было непросто присвоить себе это Я. Я его воспринимала как нечто, что во мне живет, но мной не является. Признать, что я не такая милая, добрая, безобидная лапочка, которой я себя считала - тоже момент не из приятных.

Третий шаг цикличного процесса интеграции - это объединение расщепленных частей в одно целое. Для этого требуется, Наблюдающее Я "взяло на ручки" Раненое Я, а Раненое Я стало получать любовь от других, от нас самих и от Бога. Вместе с тем, Критикующее Я должно отпустить попытки контролировать себя и окружающих.

Когда Наблюдающее Я берет Раненое на ручки, у Раненого Я может начаться процесс горевания над тем, что случилось когда-то. Мы будем чувствовать ту боль, которую мы от себя оттолкнули в бессознательное. Мы будем чувствовать потерю, и это может сопровождаться яростью, стыдом, отчаяньем и страхом. Мы также почувствуем любовь, к которой так отчаянно стремились.

Источник: transurfer.livejournal.com/99442.html
и вообще там весь журнал весьма познавательный...

Upd. А ведь, по ходу дел, весь треугольник Карпмана-Берна где-то на этом строится, ага...

@темы: психология

---

Задумчиво

...интересно, почему при попытках оформить на дворовых газонах нечто, напоминающее японский сад камней, через два раза на третий у оформителя получается подобие свежей собачьей могилки?..

---

байка про Шинсен от Grissel

Военный совет. Комсостав почти полностью.
Кондо ( читает Хиллсборо, глаза добрые-добрые). Товарищи бойцы! Оказывается, мы очень злые и жестокие. Так жить нельзя! Давайте будем гуманистами.
Хиджиката ( деловито черкает что-то в блокноте). Как скажете, кекучо.
Такеда ( заинтересованно). Кем-кем?
Кондо. Прошу высказываться по существу. Вот Сайто почему опять молчит?
Накагура ( с солдатской прямотой). А его нету.
Такеда ( с надеждой). Дезертировал?
Накагура. Нет. Его утащили рисовать с него анимешного персонажа.
Такеда ( надрывно). А ведь на его месте мог быть я!
Харада. Сказали, он у нас это… кавайный элемент. ( некультурно ржет)
Хиджиката ( не отрываясь от записей). Мне всегда казалось, что это у нас Окита.
Окита (злобно). Обрыдло! (Встает) Пойду, займусь рэкетом, потом – по бабам.
Кондо ( ошеломленно) Соджи! Ты же светлый, чистый юноша!
Окита . Не в этом сериале ( уходит)
Иноуэ ( ядовито) Тутошнему Соджи никакой свинки не надобно, он сам свин еще тот.
Кондо. Что-то ты злой сегодня, Гэн-сан.
Иноуэ. Озлишься тут. Каково мне на шинсеновских сюжетах – то я общая нянька, то санитар в дурдоме…
Кондо. Ну, по сравнению с тем, как тебя изобразили в «Табу», здесь тебе крупно повезло.
Хиджиката. По сравнению с «Табу» нам всем здесь повезло… Кроме Окиты, конечно.
Кондо. Так, все отвлеклись от темы. Тоши, оторвись, наконец, от своих бумажек! Выскажи свое мнение.
Хиджиката. Да мне все по фигу.
Ямадзаки ( возникая из ниоткуда). Это он так скрывает, что в душе нежный и чувствительный. И без свидетелей рыдает по жертвам сэппуки.
Хиджиката. А ты откуда знаешь?
Ямадзаки. Я шпион, мне положено.
Кондо. В общем, мы все подумали, и я решил – теперь мы добрые! Спасаем девиц… ( с нажимом) Тоши, я сказал «спасаем»! играем с детишками … так, Окита ушел, ну. я потом очередность распределю... и переводим старушек через дорогу. И никакого мочилова!
Ито ( коварно усмехаясь). Вот тут-то я и захвачу власть над отрядом! Я долго выжидал момента, и вот он! Мне можно! Я красивый, но плохой!
Дверь отъезжает. На пороге стоит Сайто. В прекрасных очах его печаль, в руках катана.
Японская версия картины «Не ждали».
Хиджиката ( первым оценив ситуацию). Хаджиме-кун, ты когда- нибудь слышал про гуманизм?
Сайто отрицательно качает головой.
Хиджиката. Так работай!
Ито ( понимая, что от сэппуки не отвертеться). Проклинаю! Да падут на вас все казни киношные и анимешные! Да превратитесь вы в ОЯШей и гламурных вампиров! Да включат девиц в шинсеновские ряды!
Хиджиката. Ну, последнее в этом сериале практически было… ничего, переживем. И не такое переживали.
Сайто вынимает катану из ножен. Занавес.

Источник здесь: www.diary.ru/~karniona/p159295703.htm, но при нынешнем дизайне он, к сожалению, нечитабелен

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

ЕГЭ такое ЕГЭ

Вопрос: "Знания, полученные путем гадания на картах, являются..."

варианты ответов

1) научными
2) паранаучными
3) параллельными
4) парадоксальными

юмористы, блин.

Upd. "Вывод: "лимон - кислый" получен в результате..."
1) научного наблюдения
2) ощущений, данных нам органами чувств
3) теоретического анализа
4) синтеза научных идей